Книга Город-крепость  - Райан Гродин

ДЭЙ

Комнату окутывает темнота. Кромешная темнота, когда подносишь ладонь к лицу и всё равно нифига не видишь. Я потерял счёт времени. Сейчас ночь или день? Сколько ещё часов придётся проторчать здесь, пока люди Цэнга не вломятся в бордель и не упрячут меня за решётку?

Девчонки, должно быть, уже далеко. Интересно, Цзин Линь пригодился пистолет? Очень, очень надеюсь, что она всадила пулю в Осаму, в этого сукина сына.

Мысли об этом помогают терпеть боль, не дают сломаться. Я всегда гадал – долгими бессонными ночами после той, что изменила всё, – каково это: когда пуля пронзает тебе грудь. Я пытался представить боль Хиро: дыру в теле, пробивающую насквозь, выпускающую жизнь наружу. Огонь, лёд и окоченение, давящие на грудь, вырывающие последний, рваный вздох.

Душа покидает тело. Навсегда.

Больше не нужно ничего представлять. Оказалось, это просто адово, в тысячу раз хуже, чем я думал. В первое мгновение я ничего не чувствовал. Лишь тяжёлый толчок в правое плечо и подогнувшиеся от шока колени. Потом в меня словно вонзились сотни иголок, булавок и… разразилось пламя. Нейроны мозга сходили с ума от боли, было даже плевать на возвышающегося надо мной Лонгвея. На смерть, смотрящую прямо в лицо.

Но он не выстрелил. Как и не позволил сдохнуть от потери крови. (Кто бы знал, что Фанг такой талантливый медбрат? Волшебник перевязки). Это не проявление милосердия, просто факт, что Лонгвей желает получить ответы, прежде чем заталкивать меня в мешок.

Повезло, что пытки он решил начать с малого – с парочки ударов по агонизирующему нечто, которое раньше было моим плечом. А потом привязал меня к стулу и оставил здесь, «думать о своих перспективах».

Перспективах. Во множественном числе. Словно у меня есть выбор.

Я жив, пока молчу. И чёрта с два я заговорю, когда остался всего один день. Хочу посмотреть, как этот ублюдок будет пылать в аду. Так же, как Осаму. Надеюсь, Цэнг с ребятами явятся сюда прежде, чем Лонгвей возьмётся за дело всерьёз. Решит выколоть мне глаз или откромсать ухо со своей печально известной любовью орудовать ножом.

От этой мысли вновь появляется нестерпимое желание проверить путы, но верёвки держат крепко – жирный питон обвивается вокруг моих запястий.

Но когда ты слишком возбуждён, как Лонгвей, то можешь кое-что упустить. Например, кусочек стекла, спрятанный в ладони, за который я цеплялся, как за жизнь, когда звучал выстрел. Когда удар обрушивался за ударом. Я так и не показал его, продолжая сжимать кулаки, когда Лонгвей ударил в первый раз, наслаждаясь моим криком.

Рука медленно разжимается, и осколок осторожно соскальзывает к пальцам. Я вожу его острым концом вперёд-назад, вверх-вниз. Лонгвея нет уже некоторое время, возможно, пошёл покурить или вздремнуть. Каждую проведённую в темноте минуту я жду, что вот-вот раздадутся его шаги. Прислушиваюсь к звукам за дверью, пока пилю верёвки.

Плечо так болит и пылает, что я даже не сразу замечаю, когда верёвки спадают. Руки просто свободно повисают по сторонам. Я сползаю на пол, нахожу осколок и снова сжимаю его в потной ладони.

Когда Лонгвей вернётся, нужно быть готовым.

Я ещё стою на коленях, когда раздаются шаги, кто-то подходит всё ближе и ближе. Я отталкиваюсь здоровой рукой, бросаюсь к стене у двери. Рука крепче, чем когда-либо стискивает осколок бутылки, я готов к броску и удару.

Щёлкает замок и дверь распахивается.

ЦЗИН ЛИНЬ

Вонь канализации забивает нос. Тёплая и влажная. Я стою напротив Ка Минга и Хо Вея. Внимательно слежу за их руками. Ножами. В руках Хо Вея что-то подозрительно блестит, но приглядевшись, я понимаю, что это всего лишь золотая запонка.

– Так что, по рукам? – спрашиваю я сквозь пары канализации.

– Это жесть как рискованно. – Ка Минг стреляет взглядом в сторону напарника.

Рискованно. Одно слово, но как идеально оно описывает мой недоплан. Я сглатываю комок в горле и говорю:

– Кто не рискует, тот не пьёт шампанское.

– Ага, но риск и Братство – разные вещи, – замечает Хо Вей. – Сколько, ты говоришь, мы там получим?

– Десять тысяч, – называю самую крупную сумму, которая приходит на ум. Надеюсь, отец Дэя согласиться заплатить. – Если всё выгорит.